Ангелы не размножаются

[ellian]

О том, что я ангел, стало известно сразу после моего рождения. Во всяком случае, так гласит семейное предание.
Когда меня принесли из роддома и развернули одеяльце, мама сказала папе:
- Она похожа на ангела, правда?
- Правда, - не стал спорить папа. - Давай назовем ее Анжелой?
Но тут вмешалась папина мама:
- Вот еще удумали! Живую девку ангелом называть. Александрой будет!
Она всегда была мудрая, моя бабуля. К сожалению, это мне не помогло.



Поначалу моя ангельская сущность приносила родителям только радость. Я была спокойным и послушным ребенком. Улыбалась незнакомцам, застенчиво прячась за мамину юбку. В положенный срок начала ползать, ходить, говорить. Я даже выглядела в точности так, как рисуют маленьких ангелочков на рождественских открытках: очаровательное белокурое создание с пухлыми щечками и огромными голубыми глазами, вмещающими всю скорбь и всю любовь мира. Мама с папой только успевали умиляться да затвором фотоаппарата щелкать.

Первые тревожные звоночки прозвучали, когда мне было года четыре. Я увидела на улице брошенного котенка и потянула к нему маму:
- Посмотри, он голодный, он совсем замерз. Наверное, он маму-кошку потерял. Давай возьмем его домой.
Мама пыталась что-то возразить, но я посмотрела на нее огромными, голубыми, полными слез глазами - и она сдалась.
Так я осознала свое ангельское призвание: помогать тем, кто в беде. Как я узнала, что это призвание? Очень просто: я не могла этого не делать. Каждый раз, когда я видела на улице несчастное создание, ноги сами несли меня к нему. У меня даже мысли не возникало, что можно пройти мимо. Ведь ему нужна моя помощь.

Наш дом стал филиалом приюта для брошенных животных. Мама, с трудом сдерживая раздражение, сбрасывала со своей подушки лишайных котят. Папа ругался сквозь зубы, наступая в темноте на хромого щенка. Проходя на кухню, приходилось ногой раздвигать многочисленные миски с кормом и плошки с водой.
Большая часть маминого свободного времени была посвящена животным: их нужно было лечить, кормить и раздавать в хорошие руки. Разумеется, я помогала ей по мере сил, но много ли сил у маленького ребенка, даже если он ангел...

Я и по сей день не знаю, почему родители все это терпели. Может быть, вкупе с ангельским призванием мне достался дар убеждения? А может быть, у мамы с папой просто не хватило духу огорчить позднего выстраданного ребенка...
Только бабуля сурово поджимала губы. Она оглядывала весь этот бедлам и веско изрекала:
- Александра, ты уверена, что это - добро?
Она была мудрая, моя бабуля. Жалко, что я ее не слушала.


****
Когда мне стукнуло восемь, я поняла, что в жизни пора что-то менять. Ну как-то... упорядочить мое служение, что ли. Но поскольку в моем окружении все, включая бабулю, были атеистами, я отправилась в церковь.
- Здравствуйте, - вежливо сказала я батюшке, стараясь не слишком пялиться на его ужасающих размеров пузо, обтянутое рясой. - Я чувствую, что должна помогать людям. Но не знаю, с чего начать.
Батюшка пропустил под ладонью окладистую бороду, задумчиво пожевал губами и сказал гулким басом:
- Проси наставления у Господа, чадо. Только Он знает истину.
- Ээээ... Хорошо. А где он?
Батюшка хмыкнул и с интересом посмотрел на меня. Наверное, такие неискушенные ангелы ему редко попадались.
- Господь - он везде, девонька, - сказал он уже не так гулко и без прежнего пафоса. - Но если тебе нужно посмотреть ему в глаза, подойди к иконе Христа Спасителя.
Дядька на иконе смотрел на меня с доброй и печальной улыбкой. Как будто ему было известно будущее, и ничего хорошего в этом будущем нас не ждало. Но лично он уже смирился - и нам советовал сделать то же самое.
- Здравствуй, Иисус, - неуверенно прошептала я. - Я пришла... эээ... за советом.
Меня больно толкнули локтем в бок. Бабулька в черном платке протиснулась между мной и иконой, торопливо перекрестилась, чмокнула глянцевую стеклянную поверхность. Неодобрительно зыркнула на меня:
- Чего встала-то? Чай, не одна здесь.
Я шагнула назад. Взгляд печальных глаз переместился за мной.
- Я же ангел, да?
Человек с печальной улыбкой молчал, но мне и не нужно было подтверждение. Я и так знала.
- Но ведь у каждого ангела есть подопечный. Как я узнаю, кому я должна помогать?
Толпа вокруг меня перешептывалась и гудела. Ей не было дела до восьмилетнего заблудшего ангела - у всех были свои собственные молитвы. Гул, усиливаясь под куполом храма, то опадал вниз, придавливал меня к земле, то наоборот - удалялся до самой границы слышимости, истончаясь до шелеста. Чад свечей смешивался с густым тягучим ароматом благовоний. У меня закружилась голова. Человек, распятый две тысячи лет назад, молчал. Его папа - тот, который наверху, - молчал тоже.
Мне казалось, прошло совсем немного времени. Но когда я наконец смогла оторвать взгляд от печальных голубых глаз, небо за сводчатыми окнами уже разлилось вечерним аквамарином. Голова была пустой и гулкой - наверное, таким становится храм после закрытия.
Народу сильно поубавилось. Церковные служки споро тушили свечи. Батюшка подошел ко мне, покачивая животом. Наверное, на лице у меня было написано разочарование, потому что он наклонился к моему уху и прошептал:
- Не всегда ответ приходит сразу. Иди, чадо, смотри во все глаза, слушай во все уши. Ответ будет.

Ответ мне и правда был. Вот буквально сразу. Я даже не успела дойти до дома.
Подросток лет шестнадцати тащил за шкирку мальчишку, моего ровесника. Мальчишка жалобно поскуливал.
- Умолкни, паскуда, - злобно бросил подросток. - Разве я не говорил тебе, что это последний раз?
Он остановился и со злостью встряхнул свою жертву. Мальчишка беспомощно заболтался у него в руках, инстинктивно прикрывая голову (по которой, видимо, уже не раз прилетало).

И тут меня словно что-то толкнуло в спину между лопатками. Вот он, мой подопечный.

Я шагнула из темноты в круг фонарного света.
- Эй! Что ты делаешь? Отпусти его.
Подросток повернул ко мне искаженное от злости лицо.
- Топай отсюда, соплячка! Не твое дело.
Но я была с ним не согласна. Все мое ангельское существо кричало, что вот оно, наконец-то, самое мое дело. Я подняла с земли палку и подошла поближе.
- Тебе не стыдно? - мой голос дрожал - то ли от страха, то ли от ярости. - Ты же в два раза больше его. Сила дается, чтобы употреблять ее на благие дела! Чтобы защищать!
- Чего? - подросток удивленно моргнул. - Больная, что ли?
Мальчишка воспользовался его замешательством, вывернулся из цепких ладоней и отбежал в сторонку. Парень спохватился и шагнул к нему, но я встала на пути, храбро размахивая палкой. Он сделал еще шаг, намереваясь отпихнуть меня рукой, как несущественную помеху. Но я не собиралась сдаваться так просто. Во мне что-то такое бурлило - то ли адреналин, то ли божественная благодать - и здравый смысл затерялся в глубине этого потока.
- Оставь его в поке! - пискнула я, замахиваясь своим сучковатым оружием.
Честно, у меня и в мыслях не было бить его всерьез, я хотела просто напугать парня. Но то ли не рассчитала силы, то ли подросток в последний момент неудачно дернулся - палка со всей моей восьмилетней дури опустилась ему на лицо. Ладони разжались. Оружие с деревянным стуком рухнуло на асфальт.
Я в ужасе уставилась на дело своих рук: слава богу, глаз был не задет, но из рассеченной брови хлестала кровь.
- Ты... у тебя... - растерянно залепетала я. - Тебе больно? Прости.... я не хотела. Пойдем ко мне, я здесь живу, вон в той парадной. Промыть надо. Я помогу.
Парень посмотрел на меня, как на умалишенную. Злости и агрессии в его взгляде больше не было. Бледное, залитое кровью лицо, сделалось по-детски растерянным.
- Хватит уже, допомогалась, ссс...пасительница, - прошипел он, морщась от боли. - Серега, пошли.
Мальчишка, понуро опустив голову, двинулся за ним. Он напоминал побитую собачонку, плетущуюся вслед за хозяином. И даже если в какой-то момент я малодушно засомневалась в том, что поступаю правильно, то при взгляде на эту картинку, сомнения пропали. Никто не смеет так унижать человека.

Через неколько дней я получила еще одно подтверждение божественной воли. Первого сентября, войдя в класс, пахнущий астрами, георгинами и свежей кракой, я увидела за своей партой, у окна, того самого мальчишку. Заметив меня, он растерянно заморгал и сделался до ужаса похож на подростка, своего мучителя (когда, смытая болью, с того сошла агрессия).
- П-привет, - пробормотал мой новый сосед. Серега, вспомнила я. - А... что ты здесь делаешь?
- Я здесь учусь. Это моя парта. Кстати, ты сидишь на моем месте. Двигайся.
Он поспешно пересел на соседний стул. Я повесила портфель на крючок. Наклонилась подтянуть вечно сползающие гольфы и из-под парты представилась:
- Меня Саша зовут. А тот парень... он твой брат, да?
- Угу. У нас мама общая. А папы разные... были. Теперь ни одного нет.
Я стремительно вынырнула из-под парты и открыла было рот, чтобы выразить сочувствие. Но, похоже, наличие или отсутствие папы не очень-то волновало сейчас Серегу.
- Вообще-то, он хороший, - виновато и торопливо заверил он меня - как будто я собиралась спорить. - Просто на него... ну... находит иногда. Это он меня типа... воспитывает.
Я хмыкнула. Такого воспитателя еще самого воспитывать и воспитывать. Но промолчала.

Сережка оказался милым безответственным болтуном, абсолютно неприспособленным к учебе в школе. Поначалу меня это изумляло: неглупый, в общем-то, парень, на глазах тупел и превращался в клинического олигофрена, стоило ему только увидеть учебник.
- Сашка, выручай, - умолял он, и в глазах его плескался ужас. - Я же схвачу "пару", Игорь опять меня излупцует.
Один раз я попыталась провести воспитательную беседу с Игорем. Целый день готовилась, подбирая вдохновенные слова о братской любви и взаимопомощи. Но мой благой порыв беспомощно разбился о выставленный кулак, пахнущий машинным маслом (Игорь к тому времени уже начал подрабатывать учеником механика в автомастерской):
- Это не твоего ума дело, пигалица. Будешь лезть - получишь по жопе, не посмотрю, что девка.
Я смирилась. Делала за Сережку домашние задания, пока он безмятежно наигрывал на гитаре или развлекал меня байками из прочитанных книг. Писала на контрольных оба варианта - за себя и за него. Изобретала способы подсказок, чтобы помочь ему, беспомощному и несчастному, тонущему у доски.
К середине шестого класса Сережкин разум был все так же девственно чист, как и в начале второго.
Учителя в школе закрывали на это глаза, жалея мальчишку из неполной семьи. Мои родители восхищались мной и с гордостью рассказывали всем, что их дочь - ангел во плоти. И только бабуля сурово поджимала губы.
- Саша, ты думаешь, это - добро?
Я не знала, что думать. С одной стороны, в моем столь активном участии в чужой жизни действительно было что-то неправильное - я понимала это в минуты ночной бессонницы, когда Сереги с его безмятежной улыбкой не было рядом. Но при свете дня, стоило мне увидеть, как ужас и обреченность в его взгляде сменяются облегчением и радостью, сомнения испарялись. Я ощущала, что живу не зря.
Поддержка бабуле пришла с неожиданной стороны. Игорь подкараулил меня после уроков на школьном крылечке.
- Александра, - хмуро сказал он. - Долго это будет продолжаться?
- Ты о чем?
- О том, что ты все школьные задания преподносишь ему на тарелочке с голубой каемочкой. Ты думаешь, что помогаешь Сереге? Что ты такая спасительница и вся в белом? А вступительные экзамены ты тоже за него будешь сдавать? И в институте учиться? А может, после школы ты просто женишься на нем и будешь его содержать, а?
- За собой лучше следи, - сказала я с храбростью, которой на самом деле не чувствовала. - Если бы у тебя не сносило башню каждый раз, когда что-то идет не по-твоему, быть может, Сережка не боялся бы учиться. С железками-то ты виртуозно управляешься, а с собой справиться не можешь.
Я дернула плечом и, стараясь казаться независимой, прошествовала мимо.
Однако его слова попали в больное место. Именно тогда мне закралось в голову подозрение, что надо мной висит проклятье.


***
Очередной акт нашей Божественной Драмы разыгрался после выпускного.
Светлая июньская ночь уже опустилась на город, когда закончились последние аккорды "Последнего звонка". Пестрая толпа вчерашних школьников, сверкая блестками вечерних нарядов и глянцем начищенных туфлей, высыпала на крыльцо, погудела растревоженным ульем - и разлетелась в разные стороны. Я знала, что часть наших одноклассников собирается закатить грандиозную пьянку, но лично мне хотелось скорее вернуться домой, скинуть босоножки и забраться под одеяло.
Сережка пошел со мной. Я думала - провожать меня. Но когда мы проходили мимо его дома, он вдруг остановился. Взял меня за руку.
Я удивленно посмотрела на него, ожидая продолжения.
- Сашка, слушай, - он замялся, стыдливо опуская глаза. - Я давно хотел тебе сказать... Попросить... В общем. Я хочу тебя.
- В смысле? - я сначала искренне не поняла, что он имеет в виду. За все восемь лет нашей тесной дружбы ни с его, ни с моей стороны не возникало претензий ни на что большее.
- В прямом. В том самом, - он вскинул голову и с жаром прошептал: Пошли ко мне, а? Дома никого. Мама у знакомых, Игорь в ночную смену работает.
В полумраке ночи его и без того темные глаза казались бездонными. И в них стояла отчаянная мольба. Так умирающий от жажды просит глоток воды.
Я понимала, что речь идет о чем-то более важном, чем о совместно проведенной ночи. О чем? Мне это было неважно. В конце концов, я же его персональный ангел, и если для счастья ему нужно мое тело, значит, так тому и быть.

***
Я проснулась от холода. Серега посапывал, вольготно раскинувшись по всей кровати. Скомканное одеяло валялось в изножье. Спать больше не хотелось. Я аккуратно высвободилась из-под его ноги, бесшумно оделась, взяла туфли и выскользнула в коридор.
В прихожей мы столкнулись с Игорем, только-только вернувшимся с ночной смены. Он брезгливо оглядел мое измятое платье, туфли в руках и, конечно, все понял.
- Шлюха, - с какой-то невыразимой тоской протянул он. - Я был о тебе лучшего мнения.
Я знала, что он оскорбил меня, и мне нужно обидеться, но была слишком усталой и опустошенной для этого.
- Ты ведь и так меня ненавидишь. Какое тебе дело до моих моральных качеств.
- До твоих - никакого! Ты... калечишь жизнь моему брату. Из-за тебя он превращается в морального урода и тунеядца.
- На себя посмотри, - вяло огрызнулась я. - Тебе двадцать четыре, а ты до сих пор живешь с мамой. У тебя золотые руки, а ты продолжаешь корячиться по ночам за копейки, чтобы твой начальник мог купить себе еще одну машину. Очень вдохновляющий пример для младшего брата, ага.
По его лицу прошла судорога, как будто он хотел то ли зарычать от ярости, то ли завыть от боли, но не мог вымолвить ни звука. Кулаки сжимались и разжимались. Во мне запоздало шевельнулся страх: кто знает, что придет в голову этому психу. Если он братскую любовь выражает побоями и подзатыльниками, то что он способен сделать в порыве ненависти? Не помню, как я оказалась за дверью. Лишь двумя пролетами ниже обнаружила, что стою, судорожно сжимая в руках туфли, и тяжело дышу.
- Не приходи к нам больше, - прошипел он сверху. - Я запрещаю.
И уже тише, на пределе слышимости:
- Да и он не захочет тебя больше видеть.

Город медленно просыпался, потягивался, сбрасывая невесомое одеяло летней ночи. Солнце вызолотило крыши и верхушки деревьев. Метла дворника ловко разметала пыль и утреннюю тишину на две стороны: шшшур-шшур, шшур-шшур.
"Месье, вы сбиваете с ритма весь квартал."
Дворник приветливо помахал мне черенком метлы. Я ответила ему вымученной улыбкой.
Я же поступила правильно, да? Я ведь сделала это из самых лучших побуждений! Тогда почему на душе так паскудно?

***

Летом мы с Сережкой не виделись: сначала я сдавала вступительные экзамены в Мед, потом родители увезли меня на полтора месяца к морю, к моей крымской бабушке.
Впервые я позвонила ему в конце августа.
- Сашенька, - голос у Дарьи Владимировны, Серегиной мамы, был усталый и какой-то бесцветный. - А почему ты к нам больше не заходишь? А то он теперь он все больше... с этими. Я Игорю говорю: "Сделай что-нибудь, брат ведь!" А он мне: "Раньше надо было пороть, пока поперек лавки помещался..."

"Этих" я увидела в конце октября. Стоял синий осенний вечер. Легкий морозец - авангард наступающей зимы - покусывал за щеки и хрустел под ногами новорожденным ледком. Я шла из библиотеки, обдумывая план курсовой по биологии. И вдруг споткнулась на ровном месте. Как будто кто-то невидимый толкнул меня в спину между лопаток. Вырванная из собственного внутреннего мира, я растерянно огляделась... В скверике, где днем мамы и бабушки выгуливали резвящихся чад, а вечерами собирались чада уже подросшие, я увидела его. Это было похоже на то, как камера медленно отъезжает в кино: сначала крупным планом я увидела Сережкино лицо, потом мой взгляд вместил скамейку, на спинке которой Серега сидел, и двух вульгарно раскрашенных девиц в миниюбках, обнимающих его с обеих сторон. Камера отъехала еще дальше, демонстрируя массовку: трех парней и трех девушек. Один из парней что-то сказал, и над сквериком раздался взрыв хохота. Девицы смеялись развязно, с повизгиваниями, парни гоготали басом. Женщина средних лет, проходившая мимо, неодобрительно покосилась в их сторону и ускорила шаг. Обычно я сама торопилась пробежать мимо подобных компаний, не привлекая лишнего внимания. Но сейчас с ними был человек, которого я не могла оставить.

Я подошла. В нос мне ударил запах дешевого табака и пивного перегара.
- Сережа, - сказала я, отчего-то чувствуя себя героиней девичьего романа о несчастной любви. - Здравствуй, Сережа.
Пьяная улыбка сползла с его лица, поблуждала где-то в клубах сигаретного дыма и неуверенно вернулась обратно.
- Эээ... Привет.
- Оооо, а это что за цаца? - немедленно оживились парни.
Девицы окинули меня презрительно-оценивающими взглядами.
- Это моя... бывшая, - криво ухмыльнулся Серега.
Я остолбенела. Бывшая?! Бывшая... кто?
- Тебе бывшая, а нам очень даже настоящая, - заверил один из Серегиных собутыльников. - Иди сюда, красивая. Развлечемся.
- Не... - пьяно-капризным тоном протянул Серега. - Не надо ее. Она все испортит.
- Че встала, коза! - торопливо поддержали его одна из девиц, сидящих на скамейке. А вторая добавила: - Слышала? Вали отсюда, пока копытца не обломали.
Я попятилась, не отрывая взгляда от Сереги. Странное дело, это был мой Сережка, тот самый, которого я встретила летним вечером 9 лет назад: по-детски оттопыренная нижняя губа, родинка у правой ноздри, черные глаза в обрамлении густых ресниц - и одновременно кто-то незнакомый, чужой, воняющий пивом и дешевыми сигаретами.
Обида застилала глаза (бывшая, а?!) Но сильнее обиды было непонимание: ведь я всегда была рядом - как, когда я потеряла его?

Дойдя до выхода из скверика, я повернулась и побежала. Новый взрыв пьяного хохота ударил мне в уши. И хотя я понимала, что скорее всего о моем существовании уже забыли, мне казалось, что смеются надо мной.

***

Я несколько раз пыталась поговорить с ним, но он не подходил к телефону и упорно избегал встреч. Однажды я случайно застала его дома - он схватил телефонную трубку, ожидая другого звонка. Услышав мой голос, сник - я почти наяву увидела его разочарованное лицо с оттопыренной нижней губой.
- Слушай, ну хватит уже за мной бегать, - с нарочитой, не своей, грубостью сказал он. - Ты мне не мама. А я взрослый мужик. Я сам себе друзей выбираю. И ты мне не указ, понятно?
Он бросил трубку, и я еще долго стояла в коридоре, слушая короткие гудки - пока босые ноги совсем не закоченели. Я ни слова не говорила про его друзей, я вообще едва успела поздороваться. Он уже сто раз прокрутил наш разговор в голове, что еще я могу ему сказать?

Весной Сережка ушел из дома. Маме объяснил: чтобы не достал военкомат, но истинная причина была понятна без слов: подальше от тяжелой руки брата. Два года он не появлялся дома, а потом внезапно пришел, как ни в чем не бывало, поболтал с мамой полчаса о погоде и ушел. Вместе с ним ушло золотое кольцо, подаренное вторым мужем - Сережкиным отцом.

Игорь тоже съехал из дома - снял себе квартиру ближе к работе. Он уволился из автомастерской, учился на вечернем и одновременно работал в какой-то комьютерной фирме. Неплохо зарабатывал. Дарья Владимировна говорила о нем с нескрываемой гордостью. И я понимала ее: когда с одним сыном случилась такая катастрофа, повод для гордости превращается в жизненную необходимость. Я видела Игоря несколько раз: в отличие от непутевого братца, он регулярно навещал мать, заносил ей денег. Он действительно изменился, выглядел уже не таким угрюмым, более расслабленным, более спокойным, чем в те дни, когда ему приходилось ночами работать в автомастерской. Но счастья в его глазах по-прежнему не было. О брате он предпочитал не говорить.

Я усердно училась, сдавала курсовые и экзамены, получала блестящие отзывы о практике. Все, включая меня саму, были уверены, что меня ждет диплом с отличием. Но в глубине души я знала, что не имею права быть врачом. Как я могу взять ответственность за чужие жизни, если я, ангел, так бездарно профукала свою главную жизненную миссию?
Ночами я молилась и плакала, но небеса по-прежнему безмолвствовали. Кажется, бог разочаровался во мне.

***

Однажды весной, когда я заканчивала шестой курс и уже вовсю готовилась к госам, однокурсница пригласила меня к себе в общагу - забрать какую-то книжку. В темном, длинном и узком, как тощая кишка, коридоре пахло вареной капустой, куревом и блевотиной. Источник последнего запаха обнаружился довольно быстро: в тупичковом конце коридора разлилась лужица с редкими вкраплениями полупереваренной еды. Возле лужицы, привалившись к стене, сидел человек. Он и сам - грязный, вонючий, в обносках с чужого плеча, - был похож на комок пищи, исторгнутой из чьего-то нежного желудка.
- Это Генка, с четвертого, их приваживает, - неодобрительно процедила Ленка. - У него всегда есть, чем закинуться.
Я еще не видела лица - в тупичке было темно - а меня уже знакомо толкнуло в спину, между лопатками.
- Сережа! Очнись, Сережа. Ты меня слышишь?
Он с трудом сфокусировался на мне.
- Ыыыы, - глупо ухмыльнулся он. - А я тебя знаю. Только раньше ты так не светилась.
Он заморгал и вскинул ладонь, словно заслоняясь от яркого света.
Я силой отвела его руку в сторону, встряхнула за плечи.
- Очнись, Сережка! Посмотри, во что ты превратился. Возвращайся домой, - я запнулась, понимая, что Дарья Владимировна с ее больным сердцем может и не перенести такого зрелища. - Иди к Игорю. Он тебе поможет. Я помогу. Слышишь меня? Иди к Игорю.
- Уйди, уйди, - жалобно забормотал он, отворачиваясь от меня и одновременно пытаясь свернуться в комочек. - Выключись... Глазам больно...
Я исступленно трясла его за плечи, словно надеясь вытряхнуть из этой полупереваренной и выблеванной шкурки прежнего Сережку. Он тихо поскуливал и пытался отползти в дальний конец коридора.
Казалось, это продолжалось целую вечность, пока ошеломленная Ленка не догадалась отцепить меня от жертвы и увести к себе. Когда я вышла от нее, зареванная и ослабевшая, Сереги в коридоре уже не было.

Ночью я не спала. Думала и молилась. Молилась и думала. Меряла шагами крошечную квартирку, доставшуюся от бабули. Выписывала идеи при свете ночника, зачеркивала и писала снова. Применяла хитрые методики работы с подсознанием, которые нам давали в курсе психологии. Но молитвы остались без ответа, а разум расписался в собственной беспомощности. От ночных бдений осталось только одно слово: "Игорь". И кривой росчерк от сломанного грифеля.

Игорь не обрадовался, увидев меня. Но и не удивился.
- Когда этот торчок обдолбанный посреди ночи нарисовался на пороге моей квартиры, лепеча, что ему явился ангел небесный, я сразу понял, что без тебя не обошлось.
Ноги у меня стали ватными. Не от страха - от облегчения. Как будто все это время я стояла, вытянувшись по струнке, а тут мне вдруг дали команду: "Вольно!" - и каждая клеточка, каждый нерв, каждая мышца тела отреагировала на эту команду немедленным расслаблением. Я ухватилась за косяк, чтобы не упасть. Господи, господи, спасибо тебе.

Игорь окинул меня оценивающим взором. Видимо, понял, что я сейчас не только до дома - до лифта не дойду. Поморщился и с видимой неохотой посторонился.
- Ну заходи... ангел небесный.

Серега спал, закутавшись в одеяло, вздрагивая и постанывая во сне. Глазные яблоки бешено двигались под веками.
Мы сидели на кухне и делили Серегу, как делят разводящиеся родители несовершеннолетнее дитя. Игорь хотел сдать его в наркоклинику строгого режима, чтобы из него выбили дурь в прямом и переносном смысле. Я, с ужасом представляя себе, во что превратится нежный Сережка в подобном заведении, предлагала ухаживать за ним дома. Мы оба кипели изнутри. Мне хотелось затопать ногами и вцепиться ему в лицо, но я сдерживалась, понимая: я здесь никто, и по закону Игорь в своем праве.
- Слушай, у меня медицинское образование. Моей квалификации хватит для того, чтобы ухаживать за ним. Я... пойду в ординатуру по наркологии. У нас отличные врачи на кафедре...
- Да тебя на пушечный выстрел нельзя к нему подпускать, даже к сильному и здоровому, не то что к больному и беспомощному. Ты в своей беспросветной упертости уверена, что творишь добро, а на самом деле лишаешь его сил.
- Игорь, послушай!..
- Хватит! - он хлопнул по столу с такой силой, что я вздрогнула. - Ты разве не поняла еще, что ты виновата в том, что он... такой?
Я молчала. Я искренне не понимала, что он имеет в виду. И не хотела понимать.
- Ты помнишь, с чего все началось? С того самого выпускного, на котором ты отдалась ему, как последняя блядь. Не по любви даже! Он попросил - ты отдалась. Отчего же не помочь хорошему человеку. Запросто так, по-соседски, верно, Александра? - он почти кричал. Мне стало страшно. Я снова почувствовала себя семнадцатилетней девочкой, стоящей босиком на ледяном полу между двумя лестничными пролетами.
Игорь заметил мою реакцию и как-то разом сник. Отвернулся.
- Да ему по яйцам надо было дать за одно только предложение, - с горечью сказал он. - Чтоб неделю ходить не мог. Может, тогда до него дошло бы. А ты...
Он сел, устало потер лицо руками. Я благоразумно помалкивала, стараясь не думать о том, что он только что сказал.
- Накануне выпускного у меня с ним разговор был. Я убеждал его подать документы в институт или хотя бы в техникум, на вечернее. А он хотел гулять, развлекаться, с девочками знакомиться. "Отдохнуть от школы", как он выразился. Как будто в школе переутомлялся... Я поднял его на смех, сказал, что такой раздолбай и бездельник нафиг никому не сдался. Без денег-то. Пусть хоть работать идет. Серегу это задело, я видел. Он распсиховался, сказал, что я завидую и что любая девчонка его будет, хоть с деньгами, хоть без. Да вот, говорит, хоть Сашка! - Игорь посмотрел на меня, и я поразилась, сколько в его глазах тоски. Как будто передо мной сидел не здоровый тридцатилетний мужчина, а глубокий старик, измученный жизненным опытом. - Знаешь, я посмеялся над ним. Сказал, что если ему удастся это провернуть, то так и быть, я от него отстану. Я был уверен в тебе больше, чем в себе. Ты казалась такой... непорочной...

В его глазах отразилась тень того разочарования. А мне стало смешно. Я-то знала: ангел не может быть порочным.

***
Через год мы с Сережкой расписались.
Игорь свадьбу демонстративно проигнорировал. Уже потом, при встрече, сказал мне:
- Вы, главное, Александра, не вздумайте размножаться. Мировой генофонд вам этого не простит.
Я весело хмыкнула. И едва удержалась, чтобы не добавить: "Ангелы не размножаются."

Мне тогда все виделось в радужном свете. Прошедший год (по крайней мере, первые его месяцы) был адом. В те редкие минутки покоя, которые мне удавалось урвать в хаосе и бедламе, я усмехалась: ангел посреди ада - какова ирония! Но вот этот ад остался позади. Серега держался молодцом - похоже, явление "ангела небесного" сильно отпечаталось в его воспаленном мозгу. Федор Михалыч Царицын, светило наркологии и мой руководитель в ординатуре, давал позитивный прогноз.
Я чувствовала, что оправдана и реабилитирована в Небесной Канцелярии, и изо всех сил старалась не обмануть доверия. Я и замуж-то вышла, чтобы доказать всему миру, небесам и себе в первую очередь: вот, теперь я в ответе, все по закону! Мне казалось, что печать в паспорте даст мне хоть и небольшую, но все же физически ощутимую власть над Сережкиной судьбой. Ведь моя собственная судьба уже давно и полностью принадлежала ему...

Я забыла, что при рождении вместе с ангельскими полномочиями мне выдали небольшое, но сильнодействующее проклятие.

***

Семейная жизнь не заладилась с самого начала.
Годы скитаний по впискам и притонам изменили Сережку не в лучшую сторону. Того солнечного безмятежного мальчишки, которого я знала в школе, больше не было. Моего супруга шатало между ненавистью ("Игорь прав! Ты мне всю жизнь испортила!") и самоуничижением ("Саша! Сашенька! Прости меня, дурака! Я с тобой одним воздухом дышать не достоин...")
В моменты озлобленности он кричал: "Почему я должен батрачить за копейки! Надоело!" - и хлопал дверью на очередной работе. Когда маятник качался в сторону чувства вины, он на время делался шелковым, моментально находил новую работу и клялся, что теперь-то все изменится. Первые несколько лет я этому верила. Потом перестала. Смирилась.
Если бог послал меня беречь этого оболтуса - что ж, так тому и быть. Я не могу сделать его счастливым, но рядом со мной он хотя бы в безопасности.

Только бабуля смотрела на меня с фотографии, сурово поджав губы. Словно спрашивала:
- Детка, ты уверена, что это - добро?

***

Раскол в нашу неудавшуюся, но стабильную семейную жизнь внес Игорь.
Он заявился ко мне утром в субботу (у Сереги недавно наступил светлый период жизни, и он еще не успел растерять пыла к новой работе - администратора в компьютером клубе).
- Александра, я шесть лет молчал, - начал Игорь без предисловий прямо с порога.
Я кивнула. Действительно молчал. Представляю, каких мук ему это стоило.
- Сначала я надеялся, что семейная жизнь добавит вам обоим если не мозгов, так хотя бы здравого смысла. Потом, отчаявшись, пытался убедить себя, что это не мое дело. Раз уж вы влипли в эту авантюру - сами виноваты. Но я больше не могу на это смотреть. Серега превращается в овощ, ты ему, как всегда, в этом потакаешь. Скоро он прирастет к дивану.
- Он на работе, если ты не заметил.
- Да, и сколько он на ней продержится? Полгода? Три месяца? А нафига ему работать, его ведь дома жена кормит. Блин, Александра. Он мужик, и ему скоро тридцатник! А ты его все от сиськи отлучить не можешь.
Я устало потерла виски.
- И что ты предлагаешь?
- Пинок под зад. Пусть на вольных хлебах пасется.
Я промолчала. Как-то это не укладывалось в голове. Я же ангел. Для ангела развод не предусмотрен.
Игорь внезапно схватил меня за подбородок, разворачивая лицо к свету. Опешив от бесцеремонности, я дернулась назад, но он держал крепко. Его руки пахли дорогим одеколоном, но мне почему-то - совсем некстати - вспомнилось, что много лет назад они пахли бензином и машинным маслом. Что изменилось с тех пор? Все - и ничего.
Он отпустил мой подбородок и, не дав времени опомниться, подтолкнул к зеркалу в прихожей. Щелкнул выключателем.
- Полюбуйся на себя, спасительница. Тебе тридцать, а выглядишь ты так, будто пятый десяток на носу. Еще лет десять протянешь - и привет. Если себя не жалко, подумай о Сереге: ты сдохнешь, ему по-любому без тебя придется жить. Ну смотри, смотри, что же ты. Вот она, твоя правда, твое добро. Как на ладони.
Я послушно посмотрела в зеркало, но на себя - на него. Он не успел отвести взгляд.
Всю жизнь, сколько я знала Игоря, он пытался сделать мне больно. Сколько раз я плакала ночами, задаваясь вопросом, за что же он меня так ненавидит.
Может быть, я просто ни разу не посмотрела ему в глаза? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он просто не умеет по-другому. Не научился.
Я обернулась. Свет электрической лампы делал его лицо неестественно бледным.
- Знаешь, не обязательно бить, чтобы показать, что ты заботишься о ком-то. Иногда можно сказать: ты мне дорог, я волнуюсь о тебе. Вот так, просто. Без синяков и подзатыльников.
- Ты... не понимаешь.
- Я понимаю. Тебе тридцать восемь, и ты одинок, потому что панически боишься пустить кого-то в свое сердце. А вдруг ударят? О да, - я усмехнулась. - Люди - они такие. Они могут. Так что лучше ударить заранее. В профилактических целях. Особенно тех, кто ближе всего, - они ведь предадут первыми. Правда, Игорь?
Он сжал челюсти, и желваки на скулах мгновенно вспухли, как брустверы над окопом. Глаза превратились в щелочки бойниц.
Я знала, что перешла черту, переступать которую было рискованно. Такие, как он, прикрывают уязвимые места десятком слоев танковой брони, а с теми, кто - случайно или намеренно - проникает за эти укрепления, расправляются без жалости. Но я чувствовала, что сбежать сейчас, показать свой страх значит перечеркнуть все, что было сказано. Я осталась. Только нащупала ладонями подзеркальную тумбу - иллюзию опоры.

Молчание между нами было плотным, густым, тягучим, и время залипло в нем, как муха в сахарном сиропе. Казалось, чуть прищурь глаза - и увидишь, как медлено, с трудом продираются мимо минуты и секунды.
Игорь открыл рот, собираясь что-то сказать, - но в последний момент передумал. Хлопнула входная дверь. Секунды возобновили свой стремительный бег.

У меня заныло под лопатками - там, где росли невидимые крылья.

***

В тот же день я сказала Сереге, что подаю на развод. Не знаю, что на меня так подействовало. То ли я просто окончательно выдохлась, то ли Игорь разбередил старые раны... То ли я в очередной раз засомневалась, так ли уж дОбро мое добро.
Под лопатками продолжало ныть, и это был верный знак, что пора менять курс. Вот только я не знала - куда.

Серега сначала не поверил. А когда поверил, впал в истерику. Все его ипостаси - от яростного гнева и швыряния предметов до униженного ползанья на коленках - прошли передо мной за один вечер по несколько раз.

Я не спорила с ним и не пыталась утешить. По опыту я уже знала, что в таком состоянии слова на него не подействуют. Ему нужно было время, чтобы осознать и переварить эту новость, и тогда, может быть, с ним можно будет поговорить. Не сегодня. И не завтра. Так что я сидела молча и неподвижно посреди комнаты, как одинокая скала посреди моря, а вокруг меня бушевала стихия. Но я переоценила силу своего духа и недооценила безнадежную, отчаянную изобретательность своего вечного спутника жизни.

Окно распахнулось с такой силой, что стекло загудело, жалуясь на грубое обращение. В комнату влетела прохлада июньской полночи. Сережка вскочил на подоконник.
- Саша! Я без тебя жить не могу, - патетически воскликнул он. - Если ты не передумаешь, я покончу с жизнью.
Я знала, что он блефует. Он слишком любил жизнь, что бы вот так, по-глупому, ее закончить. Но боже мой, это же Сережка! С ним вечно случаются какие-то неприятности. Открытое окно. Четвертый этаж.
Боль между лопаток распространилась уже на всю грудь, как будто совсем не призрачные, а вполне реальные крылья, из костей и перьев, готовились вырваться наружу.
Сережка взмахнул рукой, готовясь произнести очередную пафосную тираду. Покачнулся. Мягкая войлочная подошва скользнула по подоконнику...
Четвертый этаж.
Время снова застыло - в который раз уже за этот длинный день. И пока долговязая Серегина фигура медленно опрокидывалась наружу, я успела вполне внятно подумать: Господи, пожалуйста, пожалуйста, пусть он останется жив! Ведь это полностью моя вина, я провалила свою миссию, я не достойна быть ангелом, забери мою жизнь, только оставь его.

***

- Вас бережет ангел, молодой человек, - врач, рыжеусый здоровяк средних лет, поцокал языком. - Рухнуть с четвертого этажа - и отделаться ушибами! Вы редкостный везунчик.
- Да уж, везунчик, - жалобно хмыкнул Серега. - От меня жена уходит.
- Ну, я же говорю - везунчик, - басовито, со вкусом хохотнул доктор. Спохватившись, виновато покосился в мою сторону и развел руками: дескать, простите, погорячился. - На ночь оставляю вас в больнице. На всякий случай. Лучше, сами понимаете, перебдеть, чем... - он снова хохотнул, видимо, скрывая за смешком какую-то скабрезность. - Ну а утречком, если все будет в порядке, домой отправитесь.
Собственно, упомянутое утречко уже вовсю заглядывало в окна. Пока приехала "Скорая", пока стонущего и "умирающего" Серегу довезли до НИИ Травматологии, пока проводили осмотр и функциональные исследования, ночь, обиженная невниманием, под шумок успела слинять. Но я не стала спорить с врачом. Уже неважно. Игорь предупрежден, так что новый день - это будет уже его забота. А у меня другие планы на ближайшую вечность. Как минимум, надо расплатиться по счету...

На крыше было ветренно. Я подошла к краю, глянула вниз. Больничный двор был пустынен. Оно и к лучшему - зачем лишние свидетели? Хотя... останется ли от меня тело? Философский вопрос.

Порыв ветра толкнул меня в спину. И я полетела. Вниз. Или вверх. Было уже не разобрать. Крылья, освобожденные из плена грудной клетки, распахнулись по сторонам.
Слезы текли по моему лицу, но я не знала, были это слезы боли, счастья или просто ветер бил в глаза?
Я летела долго, но не чувствовала усталости.
Потом очередной порыв ветра - более сильный, чем раньше, - подхватил меня и принес к храму. К тому самому, в который я зашла двадцать два года назад искать ответа на свой вопрос. Бог сидел на ступеньках амвона. Я не знала, что полагается делать в присутствии Бога, поэтому просто остановилась рядом.
- Прости. Я... подвела тебя. Провалила миссию и все такое...
Бог рассмеялся.
- Глупенькая. Ты все неправильно поняла. Я вовсе не посылал тебя присматривать за Сергеем.
- Да? - я озадаченно посмотрела на него. - А зачем тогда?
- Если хочешь знать, ты ангел вдохновения, а вовсе не защиты. Смотри.
Он взмахнул рукой и... я увидела.

Шестнадцатилетний парень смотрит на белокурую пигалицу с палкой в руке. Волосы встрепались, как у ведьмы, глаза горят яростью. Она защищает незнакомого ей мальчишку.
Но вот она же - и в глазах искренняя тревога: "Ты... у тебя... тебе больно?... Пойдем ко мне... Промыть надо. Я помогу." И в голове у парня что-то щелкает: такое - бывает? Он сам пока не может понять, что именно.

"С железками-то ты виртуозно управляешься, а с собой справиться не можешь," - и он идет в секцию айкидо, чтобы научиться управлять собственной агрессией.

"У тебя золотые руки, а ты продолжаешь корячиться по ночам за копейки, приползаешь домой под утро, шатаясь от усталости. Очень вдохновляющий пример для младшего брата" - и он меняет работу, идет учиться на вечернее. Это трудно, но он справится, раз в него верит ангел.

"Знаешь, не обязательно бить, чтобы показать, что ты заботишься о ком-то. Иногда можно сказать: ты мне дорог, я волнуюсь о тебе. Вот так, просто," - и... в его голове снова что-то щелкает. Прошло двадцать два года - и деталька, наконец, встает на место. Оказывается, такое - бывает. Это нормально.

Я ошарашенно смотрю на Бога, не в силах поверить, что решение было так близко.

- А... Сережка? Ну... я же пыталась делать для него добро - поддерживать, помогать. Почему же все получалось наоборот?
- Это часто бывает, - Бог сокрушенно качает головой. - Понимаешь, нет никакого абсолютного добра. И зла тоже нет. Это все люди придумали. Ты можешь от чистого сердца дать нищему денег, а он купит на них водки, напьется и замерзнет насмерть. А можешь сбить человека на машине, он попадет в больницу и там встретит свою судьбу. Хотя нет, не встретит, - Бог вздыхает с толикой грусти. - Судьбу тоже люди придумали. С тех пор, как я дал вам безграничную свободную волю, вы все никак успокоиться не можете: все придумываете, как бы ее ограничить. Ну ладно, - он поднимается, подметая подолом длинного одеяния бархат амвона. - Приятно было с тобой поболтать, но тебе пора обратно.
- Как - обратно? - я не верю своим ушам. - Обратно на Землю? Но... что я там буду делать?
- Что сама выберешь! - он машет рукой, и я чувствую, как ветер снова подхватывает меня. - Я же говорю: свободная воля.

...Порыв ветра толкает меня в спину. Я почти лечу. Но чьи-то крепкие руки обхватывают меня за талию и без лишней деликатности сдергивают с парапета.
- Дура, - говорит Игорь мне в макушку. - А если бы я не успел?
- Дура, - соглашаюсь я, разворачиваясь и утыкаясь носом в колючий свитер. - Ты просто не представляешь какая.
Я не пойму: то ли мне хочется реветь, то ли смеяться. Прислушиваюсь к себе. Что-то изменилось. В груди стало свободнее. Хорошо это или плохо?
- Знаешь, - озабоченно говорю я. - Кажется, я больше не ангел.
- Слава Богу, - с чувством произносит он, и я макушкой чувствую, как улыбаются его губы. - Давно пора.